Слушаю, как градины стучат,

Лишь один я здесь не изменился,

Словно этот старый дуб.

Басё, перевод Маркова.

 Возле неказистого здания железнодорожной станции районного значения прогуливались два нестарых российских милиционера. Оба с бессмысленной машинальностью поглядывали на станционные часы, остановившиеся ровно через неделю после первого дня независимости. Недалеко от входа в здание станции находилось питейное заведение и, когда милиционеры не смотрели на часы, но сосредотачивали своё внимание на вышеупомянутом заведении, их взгляд становился осмысленным. Милицейские лица были мокрыми, но не от трудового пота: на дворе стояла поздняя осень, и холодный мелкий дождь наводил сырой блеск на их литых щёках и черной коже форменных курток.

 Эти нестарые труженики правопорядка подчинялись железнодорожному ведомству, и данная подчинённость предписывала им возделывать строго станционную ниву. То есть, сидеть в специальном вокзальном кабинете и из его окна следить за порядком на вверенной им единственной платформе единственного пути. Но, невзирая на свою узкую специализацию, представители железнодорожного порядка иногда кормились на вневедомственной территории за счёт платёжеспособных граждан, которые заходили в питейное заведение ровно, а выходили не очень. Но сегодня милиционерам катастрофически не везло, поэтому, ещё раз посмотрев на остановившиеся часы, они гуськом вошли в свежеокрашенное здание, пересекли зал ожидания и оказались на платформе, где ожидалось прибытие местного дизельного поезда маршрутом «Ряжск – Узловая».

 В центре платформы стоял памятник Ленину. Его недавно заботливо побелили, и вождь смотрелся чистым альбиносом. Один из милиционеров плюнул на ботинок вождя. Второй замысловато высморкался на газон, зажав левую ноздрю большим пальцем правой руки. Затем оба дружно повернулись спиной друг к другу и стали расходиться, чтобы занять наиболее удобную позицию для бдительного совместного наблюдения за всеми, без исключения, пассажирами, прибывшими на вверенную ментам платформу.

 Когда второй милиционер перестал вытирать палец о форменные брюки, послышался гул приближающегося поезда. Гул сопровождался дребезжанием, характерным для очень старых конструкций, разваливающихся на ходу. Затем дребезжание переросло в скрежет и к платформе подкатил недлинный состав остаточно красного цвета. Там, где краска облупилась от старости, наблюдалась вульгарная ржавчина. Эта зараза проникла повсюду, поэтому двери прибывшего дизеля раздвигались с трудом. Тем не менее, открытие произошло и на платформу сошло несколько человек. Среди них четыре тётки неопределённого возраста, пара в жопу пьяных бомжей и один очень прилично одетый гражданин возраста старше среднего. Проигнорировав бомжей, милиционеры дружно уставились на приличного. Тот, в отличие от тёток и бомжей, как сошёл с подножки на асфальт перрона, так и остался стоять, оглядываясь по сторонам с каким-то подозрительным возбуждением. В руках у приличного имелась очень симпатичная сумка, а весь вид прибывшего говорил, что он сильно не в себе.

 Милиционеры одновременно плотоядно облизнулись и стали сходиться. Один из них коряво отсалютовал и хриплым голосом заявил:

 - Старший сержант Осипов… Предъявите ваши документы!

 Прибывший посмотрел на милиционера ясным взглядом, широко улыбнулся и возразил на чистейшем иностранном языке: