Исторический роман Анатолия Томилина-Бразоля рассказывает о фрейлине Екатерины Второй - Анне Степановне Протасовой (1745 -1826), которая исполняла при Дворе весьма необычную роль «» - пробни, но не лакомых явств, а мужчин перед их подачей к «интимному столу» сластолюбивой императрицы.
Роман снабжен подробным комментарием и приложением с уникальными историческими материалами.
Книга адресована широкому кругу читателей, интересующихся отечественной историей, а также ее романтическими и интимными страницами.
Анатолий ТОМИЛИН-БРАЗОЛЬ
В ТЕНИ ГОРНОСТАЕВОЙ МАНТИИ
У Елизаветы английской, Марии шотландской, Христины шведской, у всех русских императриц и большей части тех женщин, которые были вольны в своих действиях, имелись фавориты или любовники. Вменять это им в преступление было бы делом малоучтивого ригориста. Но одна Екатерина II, воплощая легенды о царице Савской и подчиняя любовь, чувство и стыдливость, присущие ее полу, властным физиологическим потребностям, воспользовалась своей властью, чтобы явить миру единственный в своем роде скандальный пример. Дабы удовлетворить свой темперамент, она имела бесстыдство учредить придворную должность с полагавшимися при ней: помещением, жалованьем, почестями, привилегиями и, самое главное, с четко предписанными обязанностями. Из всех должностей именно эта исполнялась наиболее добросовестно.
Глава первая
1
В понедельник Петрова поста 1761 года, часу в девятом, въехала в Москву через Тверскую заставу почтовая тройка, имея в заснеженной кибитке одного седока. Старая столица просыпалась рано, да вставала поздно. Пользуясь безлюдьем, ямщик погнал по Тверской. Потом где-то свернул, брызнули комья мерзлого желтого снега. Еще поворот, еще и еще. Проскрипели полозья по льду. Лошади вынесли кибитку на высокий западный берег коварной речки Неглинной, веснами разливающейся и затопляющей весь восточный берег. Вот проскочили мимо двор князя Лобанова-Ростовского [2] , где ныне здание Большого театра. И лишь на Петровке, немного не доехав до раскинувшегося владения князей Щербатовых [3] , ямщик натянул вожжи. Прозвучало такое желанное после долгой дороги русское «Тпр-ру!». Лошади стали, дыша паром...
Седок в нагольной шубе тяжело вылез на снег, потопал затекшими ногами. Не поднимая бритого мятого лица, глянул искоса, охватив единым взглядом глухой забор с воротами, закрывающий господский дом со всеми ухожами, садом, огородом. Отметил наметенный сугроб у калитки, чертыхнулся. Знать, не пользуются по снежному времени, а вычистить – рук нет. Обленились без хозяина.
Похоже было, что приезда секунд-майора Протасова после продолжительной отлучки в собственном его московском доме не ждали... Но тут, слава Богу, хлопнула дверь людской, и в морозном воздухе разнесся звонкий голос:
– Барин приехали!
Пропихнув плечом калитку, приезжий прошагал по двору и, поднявшись на высокое крыльцо, вошел в дом. В сенях скинул шубу на руки камердинеру, побил сапогом об сапог, после чего вошел в переднюю. Пока разматывал башлык да снимал шинель прихожая наполнилась людьми. Вышла супруга Анисья Никитична. Поклонилась:
– С приездом вас, Степан Федорович, с благополучным прибытием.
– Спаси Бог, – пробурчал в ответ, и, не глядя на посторонившихся домашних, направился в гостиную. Большое зеркало в рост отразило его фигуру, короткий, тесный в плечах новый гвардейский кафтан на прусский манер, с красным воротником и широкими обшлагами, обшитыми бранденбурами [4] , камзол и брюки соломенного цвета. Протасов задержался, некоторое время глядел, выпятив губы, на свое отражение.
– Тьфу! – плюнул на стекло, повернулся круто на каблуках и пошел в кабинет. В дверях остановился, крикнул: – Михайла! Неси вина!..
Три дня не переставая бегал камердинер Мишка от дверей барского кабинета к ключнице Агафье и в кладовую, покуда сам не свалился от опивок. Анисья Никитична велела окатить Мишку водой, дабы привесть в чувство, а когда дело не вышло, перекрестясь утайкой, направилась в кабинет сама, но скоро вышла назад с лицом красным и расстроенным...
2
Протасовы испокон веку жили в Москве. Здесь в Белом городе стоял дом со многими различными строениями, раскинутыми на семистах, а то и поболе квадратных саженьях родового имения. Все отвечало характеру исконной московской жизни: каждому двору жить независимым особняком. Все свое: во дворе – конюшня, людская, сараи, погреба. За домом – сад и огород, спускающийся к речке, а стало быть, и баня.